Леонид Андреев, Михаил Бычков и Борис Алексеев
Спектакль «Собачий вальс» по пьесе Леонида Андреева был поставлен Михаилом Бычковым осенью прошлого года на сцене Никитинского театра. И это тогда прозвучало каким-то вызовом что ли. Так много в этом событии созвучий и рифм.
Говорят, что эту пьесу Бычков хотел ставить когда-то на этой сцене еще в догордеевскую эпоху. Но что-то не срослось. О том, что худрук Никитинского театра Борис Алексеев работал в Камерном долгие годы, знают, наверное, все. И вот такой проект, на такой сцене, с таким постановщиком и артистом в главной роли должен был обречено стать событием историческим. Но, как мне кажется, не стал.
Одна из причин – пандемия. Она, подлая, закрыла театры в самый разгар, стушевала сенсационный замес и постепенно переместила событие в разряд ординарных. Ну Бычков, ну Алексеев, ну «Собачий вальс». Что мы Леонида Андреева не читали? Сплошные у него декаденты и висельники. До того ли?
Грешном делом, и я так думал. Собирая по крупицам, как дурной магнит, все фырканья и закатанные глаза недовольных увиденным зрителей. И мрачно, и обнаженка на сцене, и непонятно к чему всё это, и кому это надо…
Попробую по пунктам ответить на все фырканья, сомнения и прочие недовольства.
Первое. Леонид Андреев – писатель переходной эпохи, подверженный страстям смутного времени. Он принял революцию 1905 года, но разочаровался в том потоке мути, которая поднялась вслед за первыми романтическими порывами бунтарей.
Умер Андреев в возрасте 48 лет на даче своих друзей в Финляндии в 1919 году, так и не смирившись с новой советской властью.
Знатоком творчества Леонида Андреева я никогда не был. Его «Баргамот и Гараська», как «Старуха Изергиль» Горького в нашей обязательной программе читались только ботаниками. С «Рассказом о семи повешенных» дело обстояло получше. Но признаюсь, как на духу, никогда не была близка мне эта сумрачная эстетика, не дающая никакой альтернативы страждущей душе. Достоевский, на мой взгляд, при всех его огрехах технического свойства, тем и велик, что кроме дна, у него есть и другие пространства. Есть надежда.
У Андреева надежды нет. А я так не люблю. Помните у Шварца: «Стыдно убивать героев, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных»
Михаилу Бычкову не стыдно. Как и Шекспиру, к примеру, или даже Чехову. Треплев в «Чайке» застрелился, исторический факт.
Но при этом во многих спектаклях Бычкова есть какая-то щелочка в иное измерение. Бывает даже, что этих измерений несколько.
Как в «Грозе», где рядом с витринной плоскостью жизни маленького провинциального городка, есть пространство ужаса и ада, но и какой-то другой непонятный простому обывателю мир. Мир красоты, свободы, неба, сконцентрированного в голубом воздушном шарике Катерины. «Tombe la neige», помните?
В спектакле «Собачий вальс» я увидел, услышал и почувствовал только два измерения, две плоскости: мир внешний, объективированный братом главного героя Карлом Тилле (Сергей Кузнецов) и его однокашником Александровым по кличке Феклуша (Илья Крылов), и мир внутренней тоски и страдания одинокого несчастного человека, лишенного спасительного дара художника сублимировать свои неудачи.
Мне кажется, что эта постановка – ответ Михаила Бычкова своим внутренним демонам. Он-то художник, и его «Собачий вальс» исполняется не двумя пальцами на расстроенном пианино. Поэма одиночества Леонида Андреева в переложении Бычкова становится его личной, персональной поэмой одиночества. Этапом освобождения. На этом и остановимся. Дальше только о спектакле.
О спектакле и театре Бориса Алексеева
Спектакль этот не похож на другие, экспериментальные, так их назовем, постановки Никитинского театра. Что считаю, не плохо. Театральные эксперименты – дело хорошее, но, если труппа хочет расти профессионально, хочет уметь и делать больше, ей никуда не деться от психологического театра. Хороший театр, кто бы что ни говорил, это в первую очередь – хорошие артисты. Гибкие, чуткие, готовые пройти по тоненькой, не свалиться в привычные амплуа и со студенчества заученные интонации.
Борис Алексеев, худрук лишенного своего дома Никитинского театра, в роли одинокого и обиженного Генриха Тилле, подбитого на взлете предательством невесты, выглядит более чем убедительно. И с его судьбой срифмовалась судьба его героя. В плане его бездомности и неприкаянности. Дирекция РЖД на роль невесты мало подходит, но своим уведомлением о расторжении договора аренды и произведенным на театр и его худрука разрушительным эффектом вполне коррелирует с письмом Лизы о разрыве. Нельзя сказать, что все было хорошо, но стало совсем плохо.
Откуда такая печаль?
Отчасти на этот вопрос я ответил. В добавок скажу, что сам Андреев был человеком невеселым, склонным к депрессиям и суицидальным настроениям. Он умер внезапно в 48 лет в том числе из-за неудачной попытки самоубийства в молодые годы. Стрелялся, но выжил, заработав при этом порок сердца. Первой жене он подписал свою дебютную книгу с такими словами: «Печальна была моя жизнь, и страшно мне было жить. Я всегда любил солнце, но свет его страшен для одиноких, как свет фонаря над бездною. Чем ярче фонарь, тем глубже пропасть, и ужасно было моё одиночество перед ярким солнцем».
Надо сказать, что и женитьба не избавила его от страданий. Жена умерла от родовой горячки всего через четыре года после замужества. Словом, натерпелся человек. Врагу не пожелаешь.
Хочется как Людочка из «Покровских ворот» всплеснуть руками от досады: «Они все как сговорились!»
Про Бычкова и Алексеева я уже рассказал. А про нашу жизнь, полную бесконечных поводов для уныния, вы и без меня знаете.
Голая счастливая Женька как зеркало русской косности
Давайте так. Голые люди на сцене – явление довольно частое. Для театров столичных. В провинции с этим аккуратничают, побить могут. Понятно, что это всегда немного шок, встряска, вывод из зоны зрительского комфорта. Этот шок не всегда бывает оправдан контекстом, художественной задачей. И тогда все плохо. Если в плохом спектакле еще и голая задница, туши свет.
Но в спектакле «Собачий вальс» обнажение продажной женщины «счастливой Женьки» абсолютно и безоговорочно оправдано. Мы видим женщину, её тело как натюрморт, украшение стола. Утилитарность этой красоты, порочность и пошлость этого прекрасного натюрморта перебивает дыхание. Диссонанс настолько яркий и ощутимый на фоне зачехленной мебели так и не ожившего дома, что становится не по себе от мерзости жизни, в которой нет тайн, нет настоящей нежности. Всё на продажу! Вразнос.
Именно в сцене с голой Женькой окончательно проявили себя мямля Феклуша и тоскующий Генрих Тилле.
Феклуша-Александров показал своё собачье сердце, свое подлое и низкое нутро, увиваясь вокруг голой проститутки и дергая лапками под музыку хозяина, а Генрих в своем горе превратился в паяца с горящей клоунской рыжей головой. Как там в известной опере: «Смейся, паяц, над разбитой любовью, смейся, паяц, ты над горем своим!»
Кстати, Марина Демьяненко, исполнившая роль счастливой Женьки, достойна самых высоких оценок не только за свои безупречные внешние данные.
Марина прекрасно воплотила (самое подходящее слово) на сцене образ простодушной, но удивительно практичной, развратницы, весело летящей в пропасть вместе со своими клиентами.
Кому это надо?
Когда художник творит своё полотно, он редко думает о том, кому это надо. Если это, конечно, настоящий художник, не ремесленник. Он переносит на сцену, используя исходный материал, своё настроение, своё видение и понимание мира. Вам это может нравиться или не нравиться. У вас вообще может быть свой Леонид Андреев, свой Антон Чехов и Федор Достоевский. А у режиссера свой.
В этом диалоге, столкновении, может быть даже конфликте между нашим мироощущением и позицией творца рождается энергия настоящего акта искусства. Часто через сопротивление, неприятное, царапающее твою уверенность в себе, твоё спокойствие благополучного взрослого человека с легкой неудовлетворенностью в организме к зрителю приходит ощущение зыбкости железобетонного фундамента его размеренной жизни. А там недалеко и до настоящего сопереживания. К чему оно приведет трудно предвидеть. Если спектакль хороший, это большая редкость и по определению Льва Додина – «настоящее чудо», то возможно если не переосмысление себя, то как минимум сдвиг в сознании. В сторону этого самого переосмысления.
Помните у Горина в «Мюнхгаузене»: каждый порядочный человек должен время от времени вытаскивать себя за волосы из болота. За точность цитаты не отвечаю.
Так вот, «Собачий вальс», весь сотканный из бульканий, подводного какого-то царства, болота, где чувства, как кирпич на шее утопленника, только усугубляют ситуацию.
Здесь трудно быть живым человеком, здесь любовь не освобождает, не облегчает, не возвышает, а прижимает ко дну. Недаром Лиза (Елизавета Бошоер), бывшая невеста Генриха, в своем монологе о любви к нему не может устоять на ногах, падает на пол расплющенная тяжестью своей беспомощности.
Рассчитанный, распланированный до мелочей, до последней копеечки мир, где, только двигаясь по заданной траектории, сохраняя баланс между планами и воображением, можно удержаться на плаву. О том, чтобы вынырнуть в какую-то другую жизнь, другое измерение не может быть и речи. Воображаемая Америка, куда Генрих в своих фантазиях сбегает с украденными миллионами, как Америка Достоевского или Кафки, где они никогда не были, на самом деле — соседняя комната с новыми шторами. От перестановки зачехленной мебели счастья не прибавляется.
Как в этом новом-старом мире будет получать наслаждения Генрих представить несложно. Коньячок сменит виски, а счастливую Женьку, не менее счастливая Джейн. А Феклуш там, как в любом приличном обществе, как собак нерезаных. Только свистни.
В видимой непохожести, отдельности этого серого угрюмого мира много подводных камней. Нам кажется, что это история не про нас, мы наблюдаем за ней с любопытством естествоиспытателя, подплываем ближе на своей подводной лодке и вдруг… В какой-то момент понимаем, что в ловушке. И это одиночество, неприкаянность, неспособность прощать, неумение дышать полной грудью, эта беспросветность – наши. И это у нас не получается избавиться от тяжести собственной матрицы. И пока мы пытаемся осознать, замираем и погружаемся глубже.
Кто и как будет теперь нас вытаскивать? Что случилось с нашей лодкой?
Она утонула.
Фото Андрея Парфёнова
ШКАЛА ГАРМОНИИ (авторская разработка авторов портала gorsovety.ru)
Для людей, которые любят конкретику, и которым некогда читать большие тексты рецензий.
Оценка спектакля (художественного произведения) по нескольким критериям по шкале от 1 до 10
- Оригинальность – (1- нет, 5 – где-то я такое видел, 7 – раньше я такого не видел 10- что это было?) – 6
- Яркость (декорации, спецэффекты) – 1-нет, 5 – симпатичненько так, 7- хорошо прям, 10- вау!) – 7
- Трогательность (эмоциональность) (1 – нет, 5 – мурашки (одобрительный смех), 7- пощипывает глаза(смех без контроля), 10 – заплакал) – 5
- Катарсис (1 –нет, 5 – задумался о вечном, 7- еще раз задумался о вечном 10- переосмыслил всю свою жизнь) – 5
- Художественная ценность (1 – нет, 5 – а в этом что-то есть, 7 – в этом точно что-то есть, 10 – шедевр) – 7
- Историческая ценность (1 – нет, 5 – возможно, 7 – более чем возможно, 10 – однозначно есть)- 7
- Посоветовать другим (1-нет, 5 – если других дел нет, 7- сходите, обсудим, 10 – обязательно идти) – 7
Средний бал – 6,3 (1 – в топку вместе с рецензией, 5 – это интересно, 7 – надо идти, 10 – так не бывает!)
