Кто эти люди?
Театр «У Никитских ворот» — абсолютно авторское явление. История его тесно и неразделимо связана с именем его художественного руководителя Марка Григорьевича Розовского.
Человека-эпохи в истории советской и российской культуры. Журналист по образованию, писатель, драматург и поэт, с 1958 года до самого закрытия в 1969 один из руководителей легендарной студии «Наш дом» в составе студенческого театра МГУ, композитор, редактор раздела юмора и сатиры в журнале «Юность», сценарист всенародно любимого фильма «Дартаньян и три мушкетера», он в 1983 году ещё при Андропове открывает народный театр-студию «У Никитских ворот». При Горбачеве театр получает статус профессионального театра-студии на полном хозрасчете, а уже при Ельцине, через два месяца после разгона ГКЧП «У Никитских ворот» приобретает статус Государственного театра. Такая вот мощная траектория.
Театр расположен на ул. Большая Никитинская, 23/14/9 в историческом здании 18 века, где до него размещался кинотеатр Повторного сеанса.
В театре, насколько я понял, две сцены. Большая на 198 мест и малая — на 50. По сравнению с другими московскими гигантами, довольно скромный, практически камерный театр.
Хотя по репертуару так не скажешь. В афише театра — размашистые мюзиклы, а в труппе, если судить по сайту — не менее 48 артистов.
Пьеса Платонова «Голос отца» написана в 1938 году, опубликована в 1967 году в загадочном литературном журнале «Звезда Востока». И она странная. Впрочем, как почти всё великое, что вышло из под пера нашего земляка.
Если читать по ролям этот текст, времени у вас это займет не больше 25 минут. С многозначительными паузами — 30.
Для какого театра писалась эта пьеса? И для театра ли? Большой вопрос.
Представьте, главный герой на могиле давно похороненного отца разговаривает сам с собой, как будто с умершим отцом. Долго. Чуть не половину всей пьесы. Потом этот жутковатый диалог сменяется сатирической юмореской с активистом-общественником и завершается появлением доброго милиционера, который в буквальном смысле наводит порядок, и раздает всем сестрам по серьгам. И смех и грех. И наказание.
Марк Розовский очень любит Андрея Платонова. Он первым в Советском Союзе ставил его «Город Градов» на сцене студенческого театра МГУ в 1967 году. Общался с его вдовой и дочерью. Бывал у него дома. Видел диван, на котором любили сиживать Шолохов и Платонов. Говорят, большие друзья. Возможно именно их дружба спасла Платонову жизнь после того, как сам Сталин в 1931 году написал на полях его повести «Впрок» в журнале «Красная Новь», что он пошляк, сволочь и агент наших врагов.
Платонова не расстреляли и не отправили в лагеря, он выжил, но какой ценой? Потеряв сына, арестованного ещё школьником и умершего после всех мытарств от туберкулёза, который стал прямым следствием пережитого в заключении, оставшись без работы, он считал себя абсолютно обреченным человеком. Даже после войны, на которую он после смерти сына в 1943 году отправился добровольцем, а потом стал военным корреспондентом газеты «Красная звезда», ему приходилось туго. Рассказы его печатались с трудом. А за рассказ «Возвращение» (1946 г.), давно ставший классикой, на него снова обвалился поток обвинений в клевете на советского человека.
В 1951 году Андрей Платонович умер от туберкулеза.
Пьеса «Голос отца» на фоне всех этих трагедий, бывших, будущих и настоящих выглядит настолько неуместной, что даже не по себе. Словно разговор о верёвке в доме повешенного.
В главных ролях. Яков — Александр Чернявский, Служащий — Илья Собакин, Милиционер — Богдан Ханин.
Что они делают?
Чтобы сплести воедино эти несочетаемые по жанру и настроению отрезки пьесы, режиссеру пришлось создать на маленькой сцене что-то вроде средневековой мистерии.
Кладбище, покосившиеся кресты, увитые плющом, туман над могилами, сделанный хорошо заметным даже из задних рядом хейзером (генератором тумана) и классическая музыка для возвышенного настроения. Главный герой с плавными движениями как нельзя лучше вписывается в эту эмблему. Грустное лицо, стакан водки с краюшкой хлеба на надгробном камне. И голос за кадром. Голос автора. Бога? Произнести этот священный текст мог, конечно, только сам Марк Григорьевич Розовский. Как ученик, продолжатель, толкователь, духовный наследник Платонова.
Между ними какие-то свои отношения. Между Розовским и Платоновым. Свой разговор. И такое ощущение, что в чем-то похожий на вот этот диалог в пьесе «Голос отца». Странный, грустный и бесконечный. Мы никогда не поймем до конца — это такой Платонов, или Розовский его голосом пробует расшевелить пласты времени. По большому счету всякий режиссер своим прочтением и постановкой чужого материала играет в эту игру. Но у Розовского это не игра, а что-то сопоставимое с религиозным актом.
Сцена диалога Якова с отцом не похожа на бормотание шизофреника. Это безумие оправдано любовью и тоской. Это высший трансцендентный опыт. Следующая за мудростью ступень человеческого сознания. И решена эта сцена у Розовского предельно серьезно. В ней нет условности, нет постмодернистского ёрничанья, нет ничего, за что можно зацепиться современному циничному человеку. И это трудно. Такой замес трудно перемешать с чем-то, поэтому я с тревогой ждал появления служащего, который с шутками-прибаутками должен был вклиниться в это уединение и начать валять кресты на могилах.
В результате, как мне показалось, переход от патетики к сатире вышел излишне монтажным. Но он такой и в тексте пьесы. Что ты с этим поделаешь? Это вообще фирменный элемент поэтики Платонова — смешение стилей и нагромождение образов. Из этой мешанины, как из специальной «рублевской» глины выливается колокол такого чистого звука, что уши закладывает.
Служащий в исполнении молодого артиста, вчерашнего выпускника ВГИКа Ильи Собакина, на мой взгляд, очень старался быть смешным. А этого ни в коем случае нельзя было допустить. Этого старания. Читая и слушая текст, ты понимаешь, что это не смешно в привычном нашем понимании. Инициативный дурак с практичным до пошлости пониманием ценностей жизни на кладбище — это не смешно. Мы смеемся над Швондером Карцева, над балбесом Никулина, над общественницей Шурочкой из «Служебного романа».
Но тут другая история. Этот энтузиазм по разорению могил выглядит диковато. И завораживающе. Бодрая болтовня активиста внушает уверенность в его очевидной правоте. В какой-то момент даже Яков поддался его сокрушающему напору.
Служащий: А ты что стоишь? Говори — хорошо ведь получится?
Яков ( Заслушавшись — в изумлении): Хорошо
И это страшно. Эта зараза бездушного деятельного энтузиазма способна свалить любую крепость. Или хотя бы поколебать. А там со временем она сама развалится.
Что у них получается?
Читая пьесу, я почему-то в роли служащего представлял человека пожившего, советского Чичикова. Циничного пройдоху и халявщика не без обаяния и со своим багажом. Видимо его реплика «Вы сами ударили меня недавно моим больным телом о землю» повлияла.
В спектакле не было вот этого платоновского «Яков берет этого человека поперек — и кидает его вон, через железную ограду вместе со свистком, не перестающим свистеть». А была борьба и катание по сцене.
И вязаная красная шапочка, потом превратившаяся в маленькие рожки, предательски не хотела падать с головы артиста Собакина. Закрепили её видимо какой-то специальной шпилькой для верности.
И эта безобразная возня, не похожая на богатырскую акцию Якова, смутила поначалу. Но в контексте представления Розовского она более чем уместна.
Его Яков — слабый, рефлексирующий, не уверенный в себе человек. Он борется, но не карает. И пройдоха служащий — бес-искуситель, чистящий вареное яйцо и съедающий его — парафраз из «Сердца Ангела» Алана Паркера. Где Люцифер в исполнении великого Роберта Де Ниро съедает вареное куриное яйцо, как будто проглатывает человеческую душу.
А милиционер — ангел с крылышками, тихой своей силой способный всё исправить и разогнать тучи, и подарить надежду. Без которой как-то совсем тускло. Как без памяти, которая связана с Отцом.
И вот за душу Якова, имя которого в переводе с иврита значит «следующий по пятам» вступают в борьбу три силы — Отец — т.е. его род, в некотором смысле, Бог, ангел (милиционер) и бес (служащий). И нет конца этой битве.
Но есть обещание новой жизни. Библейский тезка нашего героя боролся с Богом, предопределенностью, судьбой быть вечно вторым и обманутым сильными мира сего, а потом стал прародителем целого народа. И фигура советского Якова в финале спектакля приобретает масштаб совершенно глобального уровня. В этой мистерии Марка Розовского он олицетворяет собой человека, который мог бы стать Богом, взять на себя все грехи и память мира. Как Христос.
«Я буду жить один — ради вас всех, мертвых»
Только вот ответа почему-то не слышно. В земле — молчание.
А на небе? Тучи…
Фото Андрея Парфёнова
