У каждого свой Кафка. Несмотря на то, что он, конечно, общий. Гений, классик и всё такое. Но то, что на каждого он воздействует особенным образом и потому химические процессы принятия привычного с детства блюда в молекулярном исполнении могут иметь эффекты непредсказуемые, надо понимать заранее.
Это, впрочем, касается и Пушкина, и Булгакова и всех-всех-всех, если вы их употребляете не в печатном варианте, а со сцены, к примеру.
Я, кстати, за любые эксперименты, главное, чтобы дух не искажался. Чтобы пуповина не рвалась. Потому что у гениев каждое слово намоленное, и если уж вы его используете, то готовьтесь ко всему. Бог весть какие силы вы поднимаете во всех известных человечеству сферах. Опасно недооценивать.
Мой Кафка
Чем он берет и не отпускает? Любого, даже самого неискушенного читателя. Своей простотой. О самых невероятных вещах он говорит простым и понятным языком. О запредельных ужасах, обреченности, абсурдности человеческой жизни и смерти он рассказывает спокойно, внятно и увлекательно. Его рассказчик – такой же, как мы человек. Он не знает больше нашего, он так же искренне удивляется тому, что происходит и просто ведет нас к финалу, страшному, неизбежному, по-своему логичному.
При жизни Франц Кафка опубликовал несколько сборников рассказов. Слава пришла к нему уже после смерти. Благодаря его другу и душеприказчику Максу Броду, не выполнившему волю умирающего товарища и не уничтожившего все его рукописи.
Три неоконченных романа «Америка», «Процесс» и «Замок» после выхода в свет сделали имя малоизвестного писателя культовым.
Я читал только «Процесс», «Замок» и «Превращение», с рассказами не знаком, но представление о прозе Франца Кафки имею.
И это важно. С чистого листа, без контекста, принять то, что делает Коля Русский трудновато. Это надо быть гениальным театральным зрителем. Такие есть. Но это точно не я.
Кафка Русского человека
Это был третий спектакль режиссера Русского, который я видел.
Первый «Гоголь переоделся Пушкиным» по Хармсу идет в Камерном, второй — «Цыганский барон» в Никитинском.
Русский в Никитинском как-то страшнее что ли. Хотя и в «Гоголе» хватает мистицизма и мрачной игры на грани жизни и смерти. Это как «Твин Пикс» и «Малхолонд Драйв» Дэвида Линча. Манера угадывается, но настроения разнятся.
И если первые два спектакля вызывали смех у зрителя и это смазывало в его сознании здоровые спазмы неприятия вот этого вот всего, то «К. Рассказы» смеха не вызывает. Смех в зрительном зале раздается, но это элемент акустической игры, которая в первой половине спектакля обрушивается на вас, как арт-обстрел перед наступлением. Выдержишь, твоё счастье – сможешь оседлать эту волну и почувствовать настоящий нерв этого странного послания. Не выдержишь, всё разобьется на пиксели, и ты так и не поймешь, почему угольщик такой мохнатый, и зачем на сцене жарили мясо…
Я выдержал. Хотя было туго. Все из вас выдерживают симфонический звук последних фильмов Германа, к примеру? Все эти шепоты, крики и причитания…
Формально спектакль состоит из четырех новелл «Содружество», «Новые лампы», «Верхом на ведре», «Окно на улицу», «Дорога домой» и писем писателя отцу, Герману Кафке. Письмо вообще-то одно, но его разбили на несколько частей, и в итоге они стали как голливудская франшиза «Пила». «Письмо отцу 1» , «Письмо отцу 2», «Письмо отцу 3» и т.д.
Если отвлечься от формулы «Ну, во-первых, это красиво!» и не пытаться расшифровать визуальные решения, которые и режиссер вряд ли сходу объяснит, то фабульно мы получим историю почти архитепическую. Историю поиска Бога, осознания своего ничтожества и обреченности.
Конвульсивная, нервная попытка быть услышанным, попытка бунта, возмущения устоев. Вся проза Кафки – осознание бессмысленности и беспощадности жизни. Устроенной кем-то большим и сильным так, что тебе в ней холодно, мерзко и одиноко. Больше того – ты часть этого мира, инструмент в чьих-то руках, игрушка. Тебя используют, по тебе ходят, как по мосту, тебя не видят, когда тебе до зарезу нужно чужое внимание, тебя раздевают, одевают, вешают как бельё на веревку.
Когда-то мы играли в футбол, и наши соперники, забыв прихватить с собой одинакового цвета футболки, вышли на поле кто во что горазд. Мы между собой называли эту команду «Сломанные игрушки». Помните «Историю игрушек» студии Pixar?
Так вот, с самого начала и вплоть до финала на сцене Никитинского театра пели, танцевали, падали, валялись в корчах те самые «сломанные игрушки», разобранные и собранные заново, как бог (автор) на душу положит. Каждая из них – часть того мира, который создал гениальный Кафка и воплотил на сцене режиссер-конструктор из Питера Николай Русский.
Кафка американский
Начнем с того, что первый большой роман Франца Кафки «Америка» был написан после прочтения путевых заметок писателя-эссеиста Артура Холитчера. Сам Кафка никогда в Америке не был. Но связь его с этой страной и её культурой неоспорима.
Американцы – нация практического мистицизма. Взять к примеру Эдгара Алана По, где даже запредельный ужас имеет вполне земные корни, а если не имеет, то человек так или иначе взаимодействует с ним, уживается, находит решения. Близкие по своей манере – рассказывать просто странные истории По и Кафка – родоначальники Голливуда. Орсон Уэллс, Альфред Хичкок, Тим Бёртон, Дэвид Линч, Роман Полански – те имена, которые приходят в голову первым делом.
Я не читал «Америку», но уверен, что Коля Русский читал, и Э.А. По читал и Линча смотрел. По крайней мере – отсылки к главным мотивам романов «Замок» и «Процесс» я увидел, даже элементы «Превращения» Грегора Замзы в жука прослеживались. Знаете, к примеру, почему спектакль называется «К. Рассказы»? Я думаю потому, что главного героя «Процесса», альтер-эго автора зовут Йозеф К. (Кафка).
Мохнатый угольщик, он же привидение – аллюзия на демона-бомжа с грязными патлами в одном из эпизодов «Малхолланд Драйв».
Вся глава с привидением и застывшим на лице ужасом – квинтэссенция голливудского безмолвного крика. Жуткого, но узнаваемого, как старый знакомый.
На днях я пересмотрел пиксаровскую «Головоломку», вы будете смеяться, но и её я увидел в спектакле Коли Русского по Кафке. Если помните, там в сознании человека за пультом управления орудуют пять основных эмоций – радость, печаль, гнев, страх и брезгливость.
На сцене – шесть артистов, один из которых – главный герой. Он выходит в начале на чистый белый лист бумаги, как замысел, как оболочка, аватар автора и его колбасит в самом финале, а пятеро танцуют с ним в параллели. То ли они плод его воображения, то ли эмоции, управляющие его поведением, как в мультике. Тут уже не поймешь. Не зря же говорят, что часто герои книг в процессе их создания сами диктуют автору свои реплики.
«И я взял и собрал людей и перетасовал их, и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала. … Одни, правда, работали лучше, другие хуже, но я уже успел привыкнуть к ним. Не зачеркивать же! Не слова – люди» — Евгений Шварц «Обыкновенное чудо»
Кафка библейский
Собственно, я уже об этом говорил. Об архетипах. Чуть добавлю. Во всех культурах «Отец» — это эквивалент Бога, хозяина, владыки. Сын, отправленный к людям, обреченный на жертву ради будущего спасения всех – Бог нового завета. Христианский Бог. Его тело едят, пьют его кровь, чтобы причаститься святых таин, приобщиться к вечной жизни.
Такого Кафки я до этого вечера не знал. Потому что к стыду своему не читал его рассказов и не знал о его сложных отношениях с отцом.
В рамках практической мистики, о которой я вам тут толковал, даже таинства становятся предельно утилитарными. Агнца жарят на электрическом гриле и причащают с вилки, заботливо обдув, чтобы не обжечь ненароком.
Черная надувная ракушка, как зев мифического Левиафана заглатывает героя, рыболовный крючок ловит человеков, ведро с горящими углями, словно вырванное сердце Данко…
И всё это символично, красиво, сочно и до тошноты отвратительно.
Как финал «Превращения». Героя, Грегора Замзу, превратившегося в гигантское насекомое, «съели», выбросили, его больше нет и с облегчением родители смотрят на взрослеющую дочь, незаметно налившуюся весенними соками и думают про себя с умилением «Пришло время подыскать ей хорошего мужа»…
Т.е. такое себе жертвоприношение. Без церемоний. Бог дал нам вечную жизнь, а мы радуемся доходному месту и «хорошему мужу»…
Кафка актеров Никитинского театра
Как бы вам объяснить…
Сегодня утром я наткнулся в сети на спектакль Римаса Туминаса «Евгений Онегин». Я смотрел этот спектакль раньше, и заметил, что Онегина, его разные ипостаси играют другие актеры. Играют хорошо. Технично. Но не так. В первом, том самом, составе это были Виктор Добронравов и Владимир Вдовиченков. А тут – хорошие артисты, но нет в них той органичности и легкости, с которой хмельной Вдовиченков выскакивал с саблей на сцену и давал короткую ремарку про Татьяну, словно пьяный горюющий человек, не выдержал, вклинился в разговор и тут же исчез, как и не было. Или сцена с первым визитом Онегина к Лариным. У Добронравова она порхает, а у молодого артиста, имя которого даже на сайте не удосужились написать, скачет. Точно по квадратикам маршрута, без явных помарок, но и без искры.
И стало мне от этого грустно.
Потому что закралась в голову подлая мысль. Что если бы умели артисты Никитинского театра порхать, получилась бы совсем другая история.
Ведь по всему выходит, что Николай Русский при всей своей загадочности и неуловимости, человек с прекрасным чувством юмора, как и Хармс, и Кафка. И его нарочитые сценические неловкости: собирание постоянно рассыпающейся бумаги, внезапные падения (грохания), спотыкание с высоких каблуков, пародии на эстрадные хиты, даже, прости господи, засовывание ремня в брюки – это такие клоунские элементы, которые должны были вызывать волны смеха у зрителя. А почему-то не вызывают…
Но, может так и задумано?
В любом случае, спешу поздравить коллектив Никитинского театра с прекрасной премьерой!
Не знаю, насколько живучим окажется этот проект, как примет его воронежская публика, но от себя могу сказать точно, что на этот спектакль я бы сходил ещё. Кажется, что он полон сюрпризов, не раскрылся до конца, не созрел, и с каждым новым показом будет набирать силы, расти, меняться. В лучшую, конечно же, сторону.
И я бы хотел это увидеть…
Фото Дмитрия Никулина
