Для того, чтобы рассказать о том, каким получился, на мой взгляд, этот спектакль необходимо напомнить читателям о том, кто такой Ионеско, и каков его художественный метод. Уж извините за занудство.
Эжен Ионеско — французский драматург румынского происхождения, родоначальник театра абсурда, автор культовых пьес «Лысая певица», «Носорог», «Стулья» и т.д. Родился в Румынии, раннее детство провел во Франции, но вернулся на родину, где в 13 лет ему пришлось заново учить румынский язык. В Бухаресте окончил курс в университете, преподавал французский, писал критические статьи о местных поэтах, сам пытался что-то сочинять. В конце тридцатых, получив правительственный грант, уехал во Францию писать научную работу по Бодлеру. Да так и остался во Франции, где уже после войны в 1948 году родилась его первая странная пьеса «Лысая певица». Научная работа, кстати, так и не была написана.
Премьера спектакля «Король умирает» состоялась во Франции в 1962 году. Автор уже известен и уважаем, и каждая его новая пьеса — событие для театралов всего мира. Она не стала такой же культовой, как «Носорог», написанный под впечатлением от превращения Румынии в фашистское государство в тридцатые годы или «Стулья», сразу же признанные многими театральными мэтрами непререкаемым шедевром, но выглядит логичным развитием драматургической мысли автора. Сконцентрировавшего в своем произведении ощущение полного распада жизни на молекулы, её угасания, превращения в полное ничто из нагромождения слов, отношений, ожиданий и заблуждений. Эдакий Шалтай-Болтай, ставший трухой вместе со всей королевской конницей. Потому что если бы он не сидел на стене и не свалился во сне, и их бы не было вовсе.
Такова природа искусства — оно есть воплощение придуманного мира, поводом для рождения которого может стать любая несуразица. Вы знаете, что свою «Лысую певицу» Ионеско придумал, взявшись изучать английский язык по самоучителю. Стандартные фразы светского разговора настолько ошарашили будущего драматурга своей очевидностью и бессмысленностью, что он тут же кинулся записывать диалоги своих будущих героев. Коммуникация — как основа гармонии мира, его понятности и предсказуемости — весьма ненадежная опора.
Ионеско обвиняли в антиреализме, в оторванности от жизни, в формализме и бездушии. И это абсолютно беспочвенные претензии. Достаточно внимательно почитать его пьесы, чтобы это понять. Ионеско — лирик, трагик даже. Он предельно искренен в своих эмоциях. И то, что человек, не принимающий нарочитой условности театра, сумел из этой условности выстроить новую форму существования, высказывания, на фоне более близкой левой Европе 50-х эстетики Брехта, доказывает его смелость и бескомпромиссность. И честность, конечно. Он боялся, ненавидел и любил этот мир так, что не оставлял ему никаких шансов на оправдание.
«Король умер, да здравствует король!»
Это что-то из французской жизни, дореволюционной ещё. Фраза эта означала беспрерывность, вечность власти. Со временем переросла в нечто большее, во что-то из разряда «Свято место не бывает пусто». Т.е. жизнь бесконечна, вариативна и сама всё расставит по полочкам.
Лингвист Ионеско остановил этот поток трюизмов, просто изменив форму глагола. Король не умер, но умирает. Что происходит в этой неизбежной фазе? Как существует мир, в котором свято место наполовину, на две трети, на 90% пусто? Кто-нибудь задавался этим вопросом?
Наблюдение — поминутное, с фиксацией медицинских фактов, с предельной дотошностью, со всеми этапами отмирания форм, смыслов и слов. В этом процессе много странного, несуразного и даже смешного.
Король Беранже, считающий себя бессмертным и всемогущим, теряет сначала свои силы, потом власть, потом самого себя.
Наверное смешно слышать от человека «Я умру, когда захочу, когда у меня найдется для этого время». Это все равно, что считать себя повелителем вселенной, способным командовать стихиями.
Но король — всего лишь человек. Такой же, как все. И принять, признать это — один из этапов умирания, распада. Который уже происходит фактически в этом мире, где трескаются стены дворца и министры тонут в ручьях. Вся королевская конница летит в тартарары.
Где граница между миром распада царства и его короля? Если Беранже — тот самый Шалтай-Болтай, и всё существует только потому, что есть он. Все его королевы, стражники и придворные лекари-палачи, все реплики и сюжеты сгинут вместе с ним. Навсегда исчезнут, станут космическим мусором, распадутся на мельчайшие атомы. Без цвета, запаха и памяти.
У Ионеско именно так и происходит. Всё исчезает.
«Король неподвижно сидит на троне. В течение финальной сцены постепенно исчезают стены, двери, окна тронного зала. Теперь на сцене нет ничего, кроме Короля на троне в сероватом свете.
Король, сидящий на троне, должен быть видим некоторое время. Затем все погружается в туман.
Занавес»
Но не так у Бычкова.
«Нет, весь я не умру!»
Каждый большой художник рано или поздно пишет автопортрет. Графоманы не в счет. Это своего рода попытка увидеть себя в том, что ты делаешь, в своём искусстве. Понятно, что каждое произведение — картина, книга, спектакль — суть выражение чувств и эмоций его автора. И там он тоже — в стиле, в интонации, в образах. Но вот так, чтобы без стеснения, не прикрываясь лирическим героем, заговорить со своим читателем и зрителем, — это важный и ответственный акт, почти откровение. Чтобы на такое решиться надо быть либо слишком самоуверенным, либо просто смелым, искренним и открытым человеком. Михаил Бычков — не из робкого десятка и в неискренности его точно не заподозришь, но вот открытость…
Я хочу сказать, что такого личного, лирического высказывания на сцене Камерного театра я раньше не видел. Это «8 1/2» Феллини, «Зеркало» Тарковского, «Все тут» Крымова. Сами можете продолжить этот ряд. Для меня в нём теперь будет и «Да здравствует Король!» Михаила Бычкова. Грустная, трепетная, нежная даже история о смерти творца.
Почти прощание, подведение итогов. После которого, кажется, должен начаться новый неведомый этап. Так всегда бывает. После «8 1/2» родились «Сатирикон», «Город женщин», «Амаркорд», после «Зеркала» был «Сталкер», «Ностальгия» и «Жертвоприношение». После «Все тут» были «Моцарт. Дон Жуан. Генеральная репетиция», «Костик» в театре Пушкина и сколько еще будет.
Так что и здесь я не склонен излишне драматизировать. Да здравствует король!
Насколько камерный наш Камерный театр?
Мы привыкли к тому, что наш Камерный театр стал чем-то вроде ковчега, с несколькими палубами, закутками и трюмами. Какой бы не была страшной буря, он никогда не даст течь и не утонет. Ковчег этот несет искусство. Живое, уязвимое, эфемерное даже. Ковчег не положишь в котомку, не перевезешь на другую квартиру. Его надо строить, выращивать. Для этого нужны годы. То, что сделал Бычков — чудо. Из ничего, из воли и слова родился театр, который знают по всей России. Знают и любят. Он вырос во что-то большее, чем просто труппа и сцена. Он стал явлением. Частью большой истории театрального мира.
И вдруг мы видим его таким, каким он был в самом начале. Маленьким, спрессованным в какое-то жутко неуютное ядро, которое своей энергией может разнести к чертовой бабушке весь зрительный зал.
На сцене звёзды — Камиль Тукаев в роли короля Беранже, Тамара Цыганова в роли первой жены королевы Маргариты, Людмила Гуськова в роли второй жены королевы Марии, Андрей Новиков в роли доктора-палача, Борис Голощапов в роли стража и прекрасная Наталья Шевченко в роли служанки Джульетты.
И все они играют в театр. Джулетта в джинсовом комбинезоне раздает артистам распечатанный текст пьесы, королевы — ходячие театральные амплуа отставленной жены продуманки и наивной, влюбленной дурочки, доктор — доктор, каких много было на веку у артиста Новикова, а страж — страж с картонным копьем, как положено.
Когда на сцене появляется босой король с режиссерским пультом, всё окончательно становится на свои места. И история о власти и смерти превращается в высказывание о природе театра, творчества, об одиночестве творца, о его уязвимости, нездешности, о том, как легко всё потерять, как легко раствориться и исчезнуть. Когда твоя пьеса закончилась, и реплик больше нет.
Камиль Тукаев в качестве альтер эго режиссера достигает высот Марчелло Мастроянни в «8 1/2» или Янковского в «Ностальгии». То, как он застывает на наших глазах, потрясает. От суеты театрального балагана переходя в состояние сначала говорящей, а потом безмолвной, скорбной головы. От страха к ужасу и космическому безразличию во взгляде. Такого Тукаева я еще не видел. Честно скажу.
Есть такой фильм венгерского режиссера Белла Тарра «Туринская лошадь». Страшная медитативная картина анти-творения, угасания мира. Где главный герой, крестьянин, владелец той самой лошади, которую от избиений защищал великий Ницше, сошедший после этого с ума. Фильм длится 1 час и 50 минут, на 10 минут больше спектакля Михаила Бычкова, и заканчивается наступлением полной и безоговорочной тьмы.
Венгерский режиссер обещал ничего больше не снимать после такого послания, и слово своё пока держит.
Надеюсь, при всей своей «итоговости», этот спектакль просто завершит некий цикл. Трудный, болезненный, как всякая серьезная терапия. А потом начнется рождение новой вселенной. На том же самом месте. С теми же самыми людьми.
Шкала ценности
Я не буду ставить оценок этому спектаклю.
Я поставлю оценку всему театру Михаила Бычкова, она будет — 10.
Так не бывает, написано у меня напротив этого балла. Оказывается, бывает.
Фото Алексея Бычкова
