Юрий Бутусов – один из тех режиссеров, спектакли которого многих раздражают своей необычностью, отсутствием священного трепета перед канонами и бесцеремонным обхождением с классическими текстами. При этом – целый ряд профессиональных призов за режиссуру : Золотые Маски, Хрустальные Турандот, премия Станиславского и восторженные отзывы ценителей современного театра. Как работает Юрий Бутусов, в чем его художественный метод, что для него важно в театре и работе с актерами читайте в нашем материале.
О театре, раздражении и вторых репетициях
Мне очень комфортно в театре. Настолько, что я думаю, если бы не стал режиссером, то стал бы осветителем или занимался звуком. Просто это такое место, где я чувствую себя счастливым. При этом важно создать комфорт тем людям, которые рядом с тобой находятся. Потом уже я понял, что помимо комфорта должен быть интерес. И это очень сложный момент. Мы каждый день приходим на репетицию. И если ты не находишь интереса, если репетиция становится мучением, то для меня лучше этим не заниматься.
Дело в том, что я учился в советское время, во многом обучение было построено на идеологических принципах, на схеме. Все учились по системе Станиславского. Был некий канон, который предполагал развитие организационного процесса. Но я считаю, что не бывает одного метода, одного ключа для всех. У каждого режиссера существует свой метод. Но тогда требовалось соответствовать — такой школьный подход к жизни. Это чудовищно!
Но я нашел способ примириться с системой. Я должен был ее знать, чтобы уничтожить. Я испытывал раздражение по поводу канонического обучения, и это многое мне дало.
Вообще считаю, что раздражение – это прекрасное чувство для актера, режиссера и других творческих профессий. Из раздражения может прорасти очень многое. Оно ведет к ситуации, когда загоняешь себя в тупик, и когда ты окончательно забился в угол, вот тут что-то обязательно происходит. Какой-то прорыв. Это, конечно, мучение, но радостное.
Если я не смогу победить свой страх, боязнь идти на репетицию, желание соответствовать чему-то, то я просто не смогу работать.
Периодически наступают моменты покоя, и это очень опасно. Мне кажется, когда мы начинаем какую-то новую работу, это просто смертельно опасно.
Я всегда говорю: надо начинать не с первой репетиции, а со второй. Очень полезно на первой репетиции просто сходить в кафе или парк. Обмануть ситуацию. Как будто мы давно знакомы с актерами. Дело в том, что я нелегко вступаю в контакт с новыми людьми. Это потом мы можем быть откровенными друг с другом, когда всё позади.
О работе с артистами, репетициях
Для меня нет разницы в отношениях с актерами: молодые они или маститые. Сложность только в том, что они для меня новые люди, другие люди. Мне важно, чтобы они стали мне близкими. И я для каждого спектакля стараюсь изобрести новый способ сближения, понимания того, что мы делаем. При этом я не меняюсь, меняется способ, интонация, внутренняя технология. Все выстраивается так, что люди начинают понимать, просыпается природа актера.
Иногда я показываю актерам, но я делаю это однообразно, это такой момент энергетического захвата. Но вообще это работа актера, он должен сам постоянно что-то играть. Музыкант каждый день играет гаммы, а в чем каждодневная работа артиста?
И вот тут важно для создания спектакля не забывать об этюдах. Это не для обучения. Этюд — это маленький кирпичик, из которого строится спектакль. Для того, чтобы что-то начать делать, ты должен прийти утром и помимо каких-то вещей, связанных с голосом или телом размять то, что там у тебя внутри, свое актерское воображение. Вот для этого и нужны этюды.
Нельзя просто выучить текст и громко его говорить. Не бывает так даже у великих актеров, что ты прочел текст и готов играть. Нужно набирать, набирать и постепенно приходит то, что нужно.
История Юрия Бутусова о Константине Райкине
Когда мы начинали репетировать «Ричарда» в Сатириконе, нужно было включиться в процесс, и мы постепенно в разговоре раскачивались. Тимофей Трибунцев со мной уже работал, знал мои методы, а Райкин нет. И вот он не выдержал наших разговоров и с раздражением спрашивает: «Юра, мы начнем когда-нибудь репетировать?». А Тимофей ему говорит: «Так мы уже целый час репетируем!».
Еще я заметил, что очень часто решение приходит после того, как репетиция заканчивается. Поэтому я терпеть не могу, когда актеры сразу после моих слов «Репетиция окончена», радостно прощаются и убегают. Мне нравится, когда никто не уходит, потому что репетиция часто заканчивается вопросом, неудачей, ощущением катастрофы.
И вот вы освобождаетесь от ощущения, что нужно соответствовать репетиции. Наступает другое время, твой мозг освобождается. Это внутренний путь к свободе воображения, и это может привести к новому решению.
И еще я заметил, что очень мучаюсь, когда ставлю себе внутренние задачи, готовлюсь. Когда я забываю про задачи и цели, появляется интерес. Вот это страшное слово «Действие», если о нем думать, оно просто меня парализует!
О том, как важно, когда тебя ругают
Для актера, самое главное – выработать в себе такой «витамин отчаяния». Ничего и никогда не бояться! Не бояться, что тебя будут ругать. Страх, что тебя будут ругать, это чудовищная вещь. Я бы, например, хотел, чтобы меня ругали. Потому что тогда во мне появляется раздражение.
Я знаю многих артистов, которые как будто умоляют всех: «только не ругай!». Мне кажется, что в какой-то момент это становится самолюбованием и может привести к катастрофическим последствиям. Нужно, чтобы тебя ругали…
О реальных вещах, воде, звуках и музыке
Вода, песок, камень, дерево — это реальные вещи. Мне хочется позволять себе любоваться этим песком, слышать, как плещется вода.
Раньше было страшно, что тебя не услышат, что зрителю станет скучно.
Сейчас я даже иногда пытаюсь себя ограничить, остановить. Несколько раз даже делал спектакли без музыки. Но что-то скучновато…
Музыка – это самое великое, что создал человек. Мне она очень помогает.
Я не разбираю сцену по действиям по принципу конфликта. Скорее, возникает ощущение движения, и звук здесь очень важен.
Мне кажется, то очень важный подход к любой пьесе – услышать её звучание, увидеть её цвет. Можно сказать, цветная это история или черно-белая. Когда мы делали пьесу про Ричарда (Спектакль по пьесе «Ричард III» был поставлен в театре «Сатирикон» — ред.), для меня было с самого начала главное ощущение детства.
Мы с Константином Аркадьевичем (Райкин – ред.) делали текст две недели, он мне рассказывал про свое детство, а я ему про свое. В какой-то момент наступил момент сближения, мы перестали друг друга бояться, и стало легче работать. Но я видел, как мы оба преодолевали себя.
Я считаю, что многие люди идут в театр, чтобы преодолеть свои комплексы. Чтобы освободиться от чего-то.
Я помню, сделал тогда маленький эскизик, нарисовал детскую комнату, большие птицы окружают героя. Я тогда даже не знал, что в Тауэре живут огромные вороны с незапамятных времен. Кажется, что они там всегда были. Это такая деталь странная, но важная.
Когда работаешь с пьесой, она тоже с тобой работает. И это процесс здесь и сейчас. Каждый день пьеса открывается для тебя по-новому. Я не верю в замыслы, которые рождаются до материала.
Мой замысел рождается в репетиционном зале с артистами. Это мучительный процесс, потому что все хотят быстрее закончить работу, закрыть смету. Художники, зная меня, говорят: не запускайте его ни в какую комнату, потому что это пространство будет такое же, как эта комната. Это правда.
Я не верю в застойный период, я его не понимаю. Мы практически с первой репетиции начинаем что-то сочинять, бегать, прыгать, петь, молчать. Я использую то, что есть рядом. Поэтому это так: дверь будет, как в той комнате, где идет репетиция.
Знаете, как я понял, что спектакль будет называться «Макбет.Кино». Я все время собирал музыку. Когда была пленка, резал ножницами, склеивал, потом в компьютере научился делать то же самое. Однажды перебирал вещи и нашел кассетный плеер, а в нем кусок из «Любовного настроения» (фильм «Любовное настроение» реж. Вонг Кар-Вай – ред.) «Это только репетиция…»
И у меня это соединилось с пьесой. Этот фильм про невозможный мир, куда мы хотим попасть, и про реальность, не совместимую с жизнью. А мы так хотим это соединить, чтобы это стало явью…
Об актере Александре Новикове в спектакле «Дядя Ваня»
Саша Новиков (играл дядю Ваню – ред.) был назначен изначально на Телегина. Он — сумасшедше преданный театру человек. Мы начали с ним работать, и я сразу сказал слово «стена».
То есть, было такое ощущение стены и двери, и что мы не видим бытовых подробностей. Нужно было понять, правильно это или нет. Мы ушли куда-то, пробовали что-то другое, но потом снова вернулись к этой стене.
И вот мы в процессе, ищем путь, общаемся с актерами, читаем. И произошло то, что я даже стараюсь провоцировать иногда.
Это важнейший момент в репетиционном процессе – когда кто-то не приходит на репетицию. Репетиция состоится в любом случае, если не приходит актер, читать за него будет кто-то другой, и это может привести к непоправимым последствиям. За это меня не любят некоторые…
Сережа Перегудов был назначен на Астрова, стал Телегиным. Аня Ковальчук была назначена на Елену Андреевну, в результате ее вообще нет в спектакле. Для артистов это неприятно, конечно, но я по-другому не могу.
Я всегда пишу список людей, которые должны прийти на репетицию. Кроме того, очень полезно, когда твою роль играют, и ты видишь это как бы со стороны.
Что касается Саши, что-то зацепило в интонации, когда он стал читать за Войницкого. Я понял, что мне это нравится. Саша никогда не играл роли ведущие, всегда был в лучшем случае вторым. Амплуа прекрасного второго. Но я чувствовал, что какая-то потенция присутствует в нём.
Я понял, что можно выиграть, если он будет безостановочно двигаться. Его любят зрители, у него есть штампы, по которым его узнают. Часто ведь артист идет на поводу у зрителя. Использует интонации, которым его жизнь актерская научила.
И тогда я ему сказал: ты самый пластичный, а он вообще не пластичный. И вот это странное движение, которое из него выползло, мне кажется, это и был момент, когда я понял, что может получиться.
Потом еще в нём есть такая щемящая нота одиночества при внешнем благополучии. У него много ролей, его все любят, а мне важно было вот эту ноту неблагополучия и одиночества вытащить из него.
О важности зазора между актером и ролью
Мне кажется, это важно, что между актером и ролью зазор. Чем больше этот зазор, тем больше у актера возможности для создания чего-то интересного и неожиданного.
Вот сейчас Лаура (Лаура Пицхелаури – актриса театра им. Ленсовета – ред.) играет Гамлета. Гамлет для меня не человек. Это идеальная фигура. Возраст, пол не имеют значения абсолютно, когда самое важное в понимании роли связано с духовными вещами, с тем, что находится внутри человека.
Существует плоский подход, когда начинают возмущаться. «Как это может быть! Гамлет — женщина, что это такое?» Это говорит о невежестве. Женщина примеряет этот человечески смысл, вопрос выбора, вопрос быть или не быть, вопрос чести и достоинства.
Такой же герой для меня – князь Мышкин. Это тоже не человек. Я давно хочу поставить Мышкина без Настасьи Филипповны. Потому что то, что про неё написано – это невозможно. Там, где появляется красавица в ее роли, все становится ненастоящим.
«Идиот» — моя любимая книга, Мышкин – мой любимый герой. И то, что я видел, меня абсолютно не убеждает. Как в этой оболочке найти то, что он думает , чувствует, его интонацию. Как найти, чтобы в это поверить. Все попытки сделать его милым, добрым, понимающим — это чепуха.
О Платоновском фестивале
Я смотрю в буклет фестиваля и не могу в это поверить. Какие имена стоят рядом со мной! Васильев, Демидова, это какие-то боги спустились с Олимпа.
Очень часто фестивали бывают слишком пафосными. У вас этого нет. Нет галстуков, пиджаков, это уничтожает человеческий разговор. И совершенно невероятная программа. И в этом году и в прошлом. Уилсон к вам приезжал!
Я говорил уже на пресс-конференции, что Воронеж может стать русским Авиньоном.
Я вот должен был уехать вчера на репетицию. Я репетирую пьесу Аси Волошиной во МХТ им. Чехова. Но я отменил репетицию и решил остаться, потому что хочу посмотреть «Кронос Квартет», который считаю одним из фундаментов современной музыки.
И еще сегодня приехал из Москвы мой знакомый художник, который уговорил меня остаться еще на день, чтобы посмотреть работу Тальхаймера (Михаэль Тальхаймер – режиссер спектакля «Кавказский меловой круг» театр «Берлинер Ансамбль» — ред.), которого я обожаю и очень люблю его спектакли.
Об актерской импровизации и вкусе
Вообще это вершина. Импровизационное самочувствие — это смысловая доминанта. Актеру нужно к этому стремиться, ладить со своим аппаратом психофизическим. Быть внутри материала. Я довольно широкие границы позволяю. Особенно они широки во время репетиций, потом сужаются, остается коридор.
Научить можно вкусу. Это то, что мы можем. Вкусу современного звука, которым живет театральное сообщество. Этот вкус – важнейшая философская категория.
Особенно у нас в России, где театр, который называют классическим (то, что выдается за классический театр) противостоит современному живому театру. Все это происходит под воздействием идеологии. Это превращается в конфликтную среду с уничтожением театров в буквальном смысле.
Что делать? Делать свое дело. Оставаться тем, кто есть. Это очень сложный вопрос, потому что на одной чаше весов человеческое достоинство, а на другой театр.
История Юрия Бутусова о ненависти
У Сережи Волкова ( актер театра им. Ленсовета — ред.) есть очень острый монолог, о том, что не хочет идти на войну ни в каком виде. Человеческая сильная позиция. И он это говорил со сцены. У нас же, если в армию не идешь, настоящим мужчиной тебе не быть. А он говорит со сцены: «я не хочу быть настоящим мужчиной». На одном спектакле женщина закричала из зала «Тебя надо расстрелять!». Представляете, что с ним было в этот момент. Он этот текст выносил. Это настоящая мужская позиция – сказать, что ты об этом думаешь. А тут столько ненависти… Но он выдержал и продолжил играть.
Когда мы спорим, мы ведь не призываем ни к чему. Я хочу, чтобы человек оставался человеком, мог сказать, что думает, чтобы его за это не посадили в тюрьму, не выгнали с работы. Это элементарные человеческие права.
О спектакле «Макбет.Кино»
Когда мы говорим слово «сны» относительно своего спектакля, это не значит в буквальном смысле сны.
Это просто какая-то реальность, которая существует в каждом человеке. Мы ведь про человека ничего не знаем. Человека невозможно расшифровать или объяснить.
Всё искусство соцреализма – объясняющее искусство, и здесь начинается зона конфликта, потому что человек не объясним.
Я говорил вчера на пресс-конференции, что появление этого спектакля связано с тем, что мы очень часто теряем себя. Мы живем так, будто на нас кто-то смотрит. И немножко существуем не по-настоящему, а для этой «камеры». Мы теряемся в этой паутине, начинаем выдавать желаемое за действительное.
Это комната сталкера, в которой исполняются все самые сокровенные желания. В этом истории происходит всё то, что она хочет (леди Макбет – ред.). И не только она, но и все остальные.
Забавный диалог о джазе в спектакле «Макбет.Кино»
Девушка: Почему в спектакле такой отсыл к эпохе джаза?
— Нет там ничего этого. Хотя , если вы прочитали.. я очень рад. Каждый человек обязан видеть, разбираться. Хорошо бы оттолкнувшись от этого, прийти к смыслу. Джаз это прекрасное слово, и он есть там, но связано это не с музыкой, не с эпохой, а с понятием импровизации, и в этом смысле это джаз. Смотрели фильм «Весь этот джаз»?
— да
— Это не про джаз.
Об актрисе Лауре Пицхелаури
(играла леди Макбет — ред.)
Я Лауру знаю очень давно. Я преподавал на том курсе, на котором она училась. И Сережа Перегудов там учился. Это был хороший курс. Там был лидер Дима Васильков. Прекрасный артист. Прошло 10 лет. Я вижу, все стали большими артистами.
А Лаура — уникальный человек. В ней столько всего: корейская, грузинская, русская кровь…
Был такой спектакль «Маленькая девочка», где она как раз играла эту маленькую девочку. И было ощущение, что она на всю жизнь останется вот этой маленькой девочкой. Я даже расстроился. Я всегда про неё думал по-другому.
При внешнем спокойствии, в ней такая энергия, что-то необузданное. Как у всех корейцев. Я с ними работал, знаю, что говорю. Если в них гнев прорывается, это так страшно.
И в Лауре это есть — не агрессия, а сила. Я считаю, если артисту легко, значит надо закрывать эту тему, артисту должно быть сложно. Если нет задачи преодоления, ничего не может получиться. Лаура прилагает немыслимые психофизические усилия в этой работе.
Она стала очень сильной. И будет еще сильнее, я уверен.
При этом она необыкновенно нежный человек, чувственный, с невероятной интуицией. Конечно, Макбет появился только потому что была она. Это про неё спектакль. Она центр спектакля. Это про неё и про мир, в котором мы с ней живем. Все те люди, которые работают в спектакле.
Если этого не возникает, для меня не существует театра. Это должно быть сейчас. Если это уходит, я теряю интерес.
Тут очень сложный момент, потому что поддерживать это напряжение возможно только каждый день, думая не про спектакль, а про сегодня. Это работа. Поэтому и нужен режиссер. Не чтобы учить актера играть, а чтобы аккумулировать этот смысл.
Я горжусь тем, как она играет «Гамлета» . Всем тем, кто сомневается, мне хочется сказать: просто открой глаза и увидь, что перед тобой стоит чудо.
О музыке и эмоциях
Моя любовь к музыке начиналась с того, что в 8-9 классе я сидел у приемничка в 23.30 каждую среду и слушал «Голос Америки» . Я даже написал письмо, попросил передать любимую песню. Попросил маму отправить письмо в Америку на «Голос Америки». Мы пошли на почту, купили марки, я написал адрес: США, Округ Колумбия. Отправил. Месяц не отходил от приемника вообще, ждал, когда придет моя заявка. Потом возник рок-клуб. Я работал в учебном театре, в подвале которого репетировал Цой.
Я отталкиваюсь не от приема, а от эмоции.
Разрушение сюжета, структуры связано с тем, что я совершенно не хочу обслуживать никакой сюжет, я пытаюсь воплотить эмоцию.
