По сложившейся в новейшей истории традиции, 12 июня наши соотечественники отметили государственный праздник День России, но некоторая (активно читающая) их часть в этот день праздновала и день рождения выдающегося афориста Аркадия Давидовича, которого исследователи событийной культуры без иронии величают не иначе как «Homo festivus». В последние годы в разного рода СМИ о Давидовиче появился ряд статей, главным образом, биографического характера, с описанием его героических перформансов и попытками их философского осмысления, так что прошедший день рождения стал прекрасным поводом, чтоб обратиться к житию афориста в контексте праздниковедения – раздела исторической науки, посвященной праздникам. Об уместности этого звания нам рассказал хранитель Музея афористики А. Лазарев.
Оснований для такого взгляда на жизнь писателя больше чем достаточно, во-первых, уже потому, что его день рождения таки выпал на празднование Дня России – дня рождения великой страны, ставшей родиной для настоящего космополита. И вдобавок, апогей его акционистской деятельности воплотился в учрежденном им на исходе своего земного бытия универсальном и потому глобальном празднике – День всех, или день спасения всех от всех (и прежде всего от самих себя). Это новое торжество Давидович учредил 29 февраля 2020-го, в Великий високосный шаббат, предшествующий в тот год православному Прощеному воскресенью, а в 2024-м, тоже високосном, состоялось его первое празднование, но уже без создателя.
Расскажите, пожалуйста, как возникла мысль отождествить Давидовича и Homo festivus?
– Начать, наверно, надо с того, что представляют собой праздники вообще и в чем их предназначение с теоретической точки зрения, и уже потом на этом фоне рассматривать Давидовича в образе Homo festivus. Вообще, у праздников есть два аспекта теоретический и практический: один касается истории и философии праздника, другой – собственно его осуществления. И чтобы как следует раскрыть тему, лучше анализировать реальную деятельность афориста на фоне теоретических конструкций. Специалисты выделяют ряд концептуальных подходов к изучению праздников: мифологический, или религиозно-обрядовый; игровой; философско-культурный и др. Но прежде всего праздник противопоставляется будням, как правило, трудовым. В этом отношении «праздность» означает отдых, но кроме того подразумевает ещё и творческий и терапевтический момент, ведь праздники помогают освободиться от агрессивной и разрушительной энергии реальной жизни, с её нестабильностью и конфликтами. И чем напряженнее и драматичнее будничная жизнь человека, тем большая потребность возникает в празднике. В целом, смысл праздничных ритуалов как раз и заключается в том, чтобы овладеть созидательной энергией и не дать космосу разрушиться и вернуться в состояние хаоса. По существу, праздник – это ритуал поклонения жизни в её наивысшем проявлении, ведь a priory он воплощает в себе всю красоту мира и возможное земное счастье, направлен на умножение высших ценностей человеческого бытия.
Что вообще движет людьми в их пристрастии к праздникам?
– В ситуации праздника человек стремится к некоему идеальному миру и всеобщей гармонии, не существующим в повседневности. Таким образом, теория представляет его сферой «идеальной жизни», дающей компенсацию за трудовые будни и возможность обрести счастье хотя бы на время. Праздник помогает переступить границы обыденности, как говорил О. Шпенглер «заглушить что-то, что внушает опасение и страх», а инструментом для выхода за принятые нормы часто служит обряд переодевания, или ряжения. Традиционно масочно-карнавальные элементы праздничных событий имеют свой глубокий и исходно сакральный смысл. Фокус тут в том, что переодевание дает возможность представиться в ином облике и как бы перевоплотиться в «божественного предка». Потому что в обыденности человек носит так называемую «маску обязательного», а в празднике он её сбрасывает, как бы обновляя свою природу. Давидович писал об это так: «Сколько масок надо сменить, чтобы найти свое лицо?», «Общество – маскарад масок, изображающих лица», «Человек – попурри из греха и маски добродетели», «Лица скрывают маски» и т.п.
И как эти теоретические конструкции помогают осмыслить творчество Давидовича?
– На фоне этих теоретических нюансов легче объяснить страсть Давидовича к переодеваниям, его привычку носить нелепые парики и костюмы, часто вызывавшие у обывателей недоумение и на этой почве неприязнь. Это ощущение праздника у него было исключительно интуитивное. Суть праздника он чувствовал совершенно, не тратя время на теоретические штудии. Праздник просто в нем жил, но только не в праздности, а в творчестве. Что касается традиции карнавального переодевания, она широко распространена в Европе вообще, и в частности связана, например, с похождениями такого известного трикстера, как Тиль Уленшпигель, с которым у Давидовича были свои счёты, но это отдельная история. Однако наш шутник сумел воплотить не только универсальные черты общеевропейской культуры, но и специфические для русской, где Homo festivus соединяет в себе и образ Петрушки, и скомороха, и балаганного Деда и т.п.
Откуда вообще взялось это понятие Homo festivus?
– Исторически понятие Homo festivus появилось в начале эпохи постмодерна и связано с книгой Харви Кокса «Праздник шутов» (1969), где Homo festivus выступает ключевым действующим лицом, а также – с трудом французского историка Филиппа Мюрэ «После истории» (1999). Но чтобы уловить связь между постмодернистским концептом Homo festivus и Давидовичем и осознать истинный масштаб фигуры афориста, нужно рассматривать их на общеисторическом фоне, в контексте одной из основополагающих для европейской культуры иудейско-христианской традиции, насквозь пронизанной мессианской идеей.
И как эта традиция связана с Давидовичем?
– Как известно из Книги царств, ветхозаветные пророки определяли одним из ключевых критериев истинного Мессии его происхождение из колена Давидова, и в этом отношении девичья фамилия мамы писателя говорит сама за себя. Впрочем, происхождение еврейских фамилий и предпосылки для их выбора являются предметом отдельного разговора, но в случае с Давидовичем речь может идти если и не о реальном родстве с коленом Давидовым, то по крайней мере о номинальном. Безусловно, этот факт нужно рассматривать и в контексте темы «Философия имени», послужившей в истории развития русской мысли заглавием сразу для двух знаковых трудов – А.Ф. Лосева и С.Н. Булгакова, подробно поясняющих пытливому уму роль имени в судьбе человека. Так что игнорировать это обстоятельство в связи с выбором писателем своего творческого псевдонима, значит – ставить себя вне всякого разумного суждения.
А вам не кажется, что это слишком широкий размах?
– Дело ведь здесь не в том, насколько серьезно способна публика воспринимать и соотносить эти факты, а в том, как осознавал себя в пространственно-временном континууме сам Давидович. Да и разве могло быть иначе?! Ведь известно, что настоящим воспитательным Идеалом для общеевропейской педагогики, начиная с самых её истоков, обозначенных ещё Климентом Александрийским, являлся образ Спасителя. Так почему же в случае с Давидовичем должно быть не так?! Наоборот, именно так и никак по-другому! А это значит, что, понимая содержание ключевых моментов европейской культуры, Давидович просто не мог выбрать для себя другие идеалы, поскольку это было бы просто глупо, а всё его творчество говорит о том, что невеждой-то он уж точно не был. Тем более тут не может быть оснований для сомнения, что сам Давидович прекрасно знал и почитал одно из древнейших пророчеств – отвергнутый дар становится проклятием; то есть, по существу, у него и не было другого жизненного выбора. Похоже, так было предначертано самой судьбой, чтоб Адольф Фрейдберг стал Аркадием Давидовичем.
А как христианская традиция связана с Homo festivus?
– По представлению Харви Кокса, Homo festivus – это пророк эпохи постмодерна, фигура библейского персонажа Иисуса Христа в образе и социальном статусе хиппи. По мнению Кокса, именно подобный образ, способный «молиться и смеяться одновременно», может соответствовать духу времени, поскольку и молитва, и смех преследуют одну цель – исцелить человечество от злобы и научить любить и дарить друг другу радость в улыбках и смехе. Кажется, в этих теоретических рассуждениях американский философ буквально рисует портрет «простого воронежского паренька», как любил называть себя сам Давидович, всякий раз отвечавший на вопрос о смысле его творчества: «Спасение человечества!», поясняя при этом, что так Давидович земной старается помочь Давидовичу Небесному.
Характерно, что эти мысли о совместимости молитвы и смеха, возникшие у Кокса не без влияния ницшеанских рассуждений о кризисе европейской религиозной мысли, перекликаются и с одним из ключевых мотивов известного постмодернистского романа Умберто Эко «Имя розы» (1968) – в противопоставлении взглядов Вильгельма Баскервильского и Хорхе Бургосского, утверждавшего, что «Христос не смеялся никогда».
А как, по-вашему, Давидович вписывается в этот постмодернистский контекст?
– По моему представлению, Харви Кокса и Аркашу Давидовича (кстати сказать, буквально одногодков) в отношении теоретизирования и акционизма можно сопоставить с другими современниками – Филоном Александрийским и Иисусом Христом: когда один, соединяя иудейский монотеизм и греческую философию, выстраивал таким образом на Александрийской кафедре новую богословскую доктрину, Другой стал истинным Спасителем и Практиком любви и добродетели, реальным Творцом нового мировоззрения. Разумеется, обращаясь к таким смелым богословско-философским аналогиям, необходимо сделать ремарку об их сущностном различии, и в этом отношении уместно вспомнить Ф.М. Достоевского, повторившего в «Братьях Карамазовых» слова Иоанна Златоуста: «Много было агнцев, пророков, христов, но все они смертные. Авраам был Христос, но истлел во гробе <…> Подобно этому и Давид был Христос, но все они были добычею смерти». Так что несмотря на всю масштабность, такой контекст в случае с Давидовичем выглядит вполне уместным, поскольку на прощальной церемонии местный раввин в согласии с миньяном (кворумом из 10 евреев) вполне ответственно и официально объявил его ни много ни мало пророком современности.
Было ли что-то особенное в акционизме Давидовича?
– Вот этот краткий экскурс в теорию праздника помогает осознать то, что творцы создают интуитивно, действуя, что называется, без задней мысли и долгих рассуждений. Ну, просто потому что иначе у них не было бы времени на реальное творчество. А Давидович как раз и был акционистом и актором, то есть не отвлеченным теоретиком, а прирожденным практиком; мастером, очень ловко смешивающим реальный и художественный компоненты и создающим из этого микса новую картину мира. Таким образом, концепция Харви Кокса, предполагающая, что в основе праздника лежит представление о фантазирующем человеке, а сам праздник представляет собой инструмент для выработки гармонизирующей и созидающей энергии, с помощью которой человек возвышается на существующей действительностью и творит новый мир, в полной мере была реализована Давидовичем в созданном им из своей жизни перманентном празднике, вершиной которого стало универсальное творческое торжество День всех, или день спасения всех от всех.
Можно ли акционизм Давидовича отнести к постмодернистскому искусству?
– Интересно, что теоретики современного искусства, затрудняясь дать точное определение творческой концепции афориста, отмечают, что хотя Давидович и был близок со своей всеохватывающей иронией к постмодернистам, ему претили их слишком сложные конструкции, поэтому его хлёсткие, краткие и вполне конкретные афоризмы-иронизмы являют собой скорее метамодернистский метод. По большому счету, Давидович объясняет всю концепцию Кокса одной только фразой: «Мир движут двинутые». При этом разница между ним и теоретиками концепции Homo festivus заключается в том, что он был реальным практиком, и в те годы, когда Кокс и Эко создавали свои творенья, Давидовичу как раз пришла мысль сделать из своей квартиры Музей афористики, ставший впоследствии пространством для новой фиесты.
Как появилась эта идея создания универсального праздника?
– Предпосылкой к учреждению нового торжества стало осознание того факта, что в мире нет универсального праздника, который могли бы разом отметить все люди. Ведь даже, казалось бы, такой всеобщий сабантуй, как Новый год, народы отмечают в разные дни, и даже в День влюбленных обмениваются поздравлениями только те, кто любит друг друга. А в новый праздник могут поздравить и те, кто обычно друг друга ненавидят. В високосный год люди страдают от ненависти на один день больше, поэтому Давидович решил дать возможность народам отдохнуть. Чаще отмечать этот праздник человечество пока не в силах, потому что неспособно ежегодно производить достаточное количество человеколюбия, считал афорист. Была у него оригинальная идея и по поводу специальных подарков к этому дню, и для этого он даже попросил сделать празднику официальный сайт.
Давидович в самом деле рассчитывал, что этот праздник станет по настоящему универсальным?
– Из всей теории праздника Давидович точно знал, что ещё с древнейших времен существовал ряд наказаний за игнорирование общественных праздников. Человека, который не принимал участие в праздничных действах, от социальных санкций могла спасти только тяжелая болезнь. В противном случае он объявлялся либо колдуном, либо опасным врагом социальной группы. Именно поэтому в заключении видео-оглашения нового торжества, опубликованном на его сайте, Давидович не в шутку предупреждал: «А кто не будет праздновать, тех мы будем отстреливать, как бешеных собак»!
Как этот новое торжество вписывается в современные событийные модели?
– Рассматривая праздник в постиндустриальную эпоху, специалисты обозначают его необходимые атрибуты: символы и звучные лозунги, розыгрыши призов и конкурсные программы, новейшие достижения мультимедиа и т.п. На этом фоне визуальным логотипом праздника, несущим определенный код, стал специфический символ – Звезда Давидовича, соединивший в одном знаке гексаграмму Давида и пентакль Соломона. И в этом соединении также открываются глубочайшие смыслы, ведь, как известно из той же Книги царств, библейский Давид был царем воинственным, а Соломон – премудрым, поэтому Господь захотел, чтоб Храм Ему построил Соломон, а не Давид. Так, с одной стороны, в этом праздничном символе воплотилось имя деда афориста по материнской линии – Соломона Давидовича, или, как сказал бы старик Хоттабыч, Сулеймана ибн Дауда, а с другой – замысел самого Homo festivus – учинить универсальное миротворческое торжество.
И какой тайный смысл содержит эта символика?
– По задумке изобретателей этот символ, как и сам миротворческий праздник Спасения всех от всех и прежде всего от самих себя, был направлен не только на воцарение гармонии в межкультурной и межличностной коммуникации, но и на примирение человека с самим собой: его личности и его эго. Кстати, сказать, в этом добавлении о внутреннем примирении можно уловить аллюзию на рассуждения о способах разрешения личностных конфликтов в творчестве Зигмунда Фрейда, которого Давидович называл то своим дядей, то кузеном, то пасынком, утверждая, что по существу Фрейд – ни кто иной как обрезанный Фрейдберг. Так вот, наложение пентакля на гексаграмму как раз и означает универсальный принцип миротворчества, названного в Нагорной проповеди блаженным.
А какие вы сами видите основания для отождествления Давидовича и Homo festivus?
– По-моему, есть по меньше мере два обстоятельства для восприятия Давидовича как Homo festivus: день его рождения, выпавший на День России, и учрежденный им в апогее своего творческого пути универсальный праздник – День всех. В этой своей ипостаси афорист соединил государственный и персональный праздник, обозначив в последнем предпосылки для универсального и глобального торжества с большой перспективой.
По существу, Давидович сам собою и есть воплощенная в жизнь теория праздника, поскольку, не утруждая себя отвлеченными мудрствованиями, наш Homo festivus постоянно реализовывал праздник в своей жизни, представлявшей собой непрерывный творческий акт.
Фото предоставлены Музеем афористики Давидовича.
