Очень часто воронежцы жалуются на то, что не понимают спектаклей, которые демонстрируются в рамках Платоновского фестиваля. Как понимать современный театр, в чем суть новых художественных методов – об этом в режиме прямой речи расскажут режиссеры спектаклей, участников театральной программы Платоновского фестиваля.
Рецензию на спектакль Дмитрия Крымова читайте здесь
О профессии режиссера
Я долгие годы, ставя спектакли, не мог сказать, что я режиссер. Я не ощущал себя режиссером, просто ставил спектакли. Ставить спектакли может любой человек, который осмелится это делать, с той или иной степенью удачи. Вот и я многого не знал в театре и не использовал того, что можно. Только сейчас, спустя много лет я могу сказать, что я режиссер.
Эта профессия — клещи.
Я пришел в театр из живописи. Художник — профессия одиночек. Ты можешь писать час, целый день. И вот я, художник, пришел в театр свободным человеком, а сейчас я, в общем, раб. Может быть счастливый, но – раб.
Руководитель театра (Школа драматического искусства – ред.) Анатолий Васильев, для которого творчество всегда было на первом месте, позвал меня, когда я учился на втором курсе. Он организовал аудиторию, дал ставки, которые были в два раза больше стипендий, сделал нас актерами. Это было что-то невероятное!
И тогда это была самая настоящая лаборатория. Сейчас осталось только название. Правда есть сроки, графики, выпуск, и я стараюсь это не нарушать.
Первый спектакль у нас был без слов. Из какой-то общности, симпатии друг к другу, понимания, что мы можем не всё, но что-то можем. И вот из этого как-то надо было сделать «ткань» спектакля. Они были на первом курсе, это всё было в шутку. Мы гуляли, пили чай. Это вообще был спектакль на мой день рождения. Я думал, позову всех, бутерброды намажу, поиграем…
Когда я был художником, я никогда не видел людей, выходивших с такими лицами после моих спектаклей. Чаще всего были такие светлые радостные лица, которые мне что-то говорили. А тут было что-то другое. Это было странное чувство.
А потом приехал Васильев, посмотрел и сказал «давайте сделаем лабораторию». Ну и пошло-поехало.
Анекдот от Дмитрия Крымова:
У Буратино сломалась ножка. Папа Карло приделал ему вместо ножки колесико. И пошло-поехало…
Об актерах
В нашей маленькой компании 14 актеров, и я не могу и не хочу её расширять.
Потому что я не хочу, чтобы люди сидели без работы и ждали. Ко мне пришли, чтобы работать. Если бы артисты вообще не уходили, и не подкладывали мне козу, то по ощущениям хватило бы и 12 человек в труппе.
Однако так не выходит. Потому что и коз подкладывают и периодически приглашаешь кого-то из других театров.
Иногда просто хочется кого-то нового позвать, потому что все исчерпываются…
Хотя это всё очень опасно. Я был свидетелем того, как мой папа (Анатолий Эфрос – ред.) начал звать, и это был конец Малой Бронной. Начали ревновать к новичкам, начались склоки, ссоры… Это привело к его уходу не только с Малой Бронной, но и от них.
Я раньше не понимал, что актеров беспокоит, и они меня могли не понимать. Но сейчас такой проблемы нет. И это связано не только с тем, что я изучил систему Станиславского. Нельзя к этой системе относиться как правилам дорожного движения. Конечно, очень полезно ее знать. И делать по-своему.
Я работал в США с американскими актерами. Главное отличие от наших заключается в том, что там исключено непонимание актером режиссера.
В России это кажется чем-то унизительным.
Русский актер хотя бы однажды должен сказать : «я не понимаю!».
А там это исключено. Отчасти это психология замечательных солдат. Делают моментально, на полную катушку, безукоризненно. Пока репетиция, они твои воины, самураи. Я был абсолютно покорен и восхищен.
Как выстраивается работа с актерами, зависит от материала, который мы делаем. Вот, например, этот спектакль («О-й. Поздняя любовь» — ред.) для меня был абсолютно экспериментальным. Я решил оставить все слова Островского. Это был своего рода вызов. Могу ли я остаться собой и получить удовольствие, не трогая текста? Мы сохранили 95 % текста оригинальной пьесы. Мы читали текст, разбили его на куски, дали им названия.
Ребята были тогда студентами и попросили меня дать им возможность поиграть, поделать этюды. Я не мог отказать, это моя слабость – не могу ограничивать свободы творчества актеров в моих спектаклях. Но в какой-то момент я понял, что надо прекращать эти этюды. Иначе мы уйдем не туда.
У меня нет конкретной методики. Изначально я пришел с идеей, которая должна была их заинтересовать, обаять, чтобы все существовали, видя перед собой какую-то цель. Без импульса будущего образа я не могу начинать. И вот в этом барахтанье с этюдами важно было не забывать главное, из за чего мы все собрались. Для чего я всех позвал.
История Дмитрия Крымова про лучший отзыв на его спектакль:
Когда мы делали «Позднюю любовь», происходили события на Украине, случился Крым. Тут такие дела происходят, а мы могли остаться на уровне каких-то уездных барышень Островского. И вот после премьеры, осенью, когда уже все эти события произошли, ко мне так тихонечко подходит женщина из зрительного зала и говорит «Вы это сделали до или после?», а ей я говорю: «Во время». И она мне: «Очень хорошо!». Для меня это лучший отзыв на мою работу.
История Дмитрия Крымова про американцев:
Один актер играл Андрея Прозорова (персонаж пьесы А. Чехова «Три сестры» — ред.) Его жену Наталью играла фантастическая чернокожая актриса, невероятно сильная. Она просто зомбировала и его и всех нас своим желанием уехать кататься со своим любовником Протопоповым, а мы никак не могли найти аналог поведению мужа. Ему и стыдно за себя, свою жену, эту жизнь несложившуюся. Я чувствую, что нужно найти очень сильный аналог, чувство стыда – это ужасно. И я говорю своим студентам «давайте найдем русский фильм «Берегись автомобиля» со Смоктуновским и посмотрим последнюю сцену, где он говорит «Здравствуй, Люба, я вернулся».
Они еще оба лысые – и наш и американец. И вот мы сделали так. Американский наш Прозоров говорит зрителям: «Мы не знаем, как сделать то, что хотим. Но вот есть такой фильм с русским актером по фамилии Смоктуновский, сейчас увидите» Он включает проектор, встает рядом с изображением, застывает и начинает говорить, но безмолвно. В тот момент я понял, зачем я там очутился. Они потом вечером посмотрели этот фильм без меня. Их это очень сильно впечатлило, несмотря на то, что они настоящие профи, боги в актерской профессии. Не удивлюсь, если лет через пять я увижу их в крупных голливудских проектах.
О Марии Смольниковой
(актрисе, играющей Людмилу в спектакле «О-Й. Поздняя любовь»— ред.)
Маша Смольников ужасно въедливая, постоянно читает книги, учится. Она едет на море и берет с собой два тома. Если знаете, у Станиславского был такой помощник Демидов. Вот она идет на пляж и читает Демидова, и то, что ей важно записывает в специальную тетрадочку. Постоянно во всем сомневается. А когда у нее плохое настроение, ничего с ней не сделаешь.
Вот в сегодняшнем спектакле во время сцены за столом она играет виртуозно, просто как фигурист. Она делает абсолютно точно и всегда абсолютно по-своему. У неё есть ужасно-прекрасный дар. Она не считает выполнение просьбы трактовки режиссера как что-то обязательное , при этом все получается. Я узнаю задание, но не узнаю выполнение.
Она радуется острейшим решениям, и предлагает мне еще более острые.
Мне совершенно не понятны границы ее возможностей и тем интересней с ней работать. Сейчас она играет в спектакле «Муму» в Театре Наций пятилетнюю девочку. Это такая способность к перевоплощению, чудо просто…
О том, что такое театр
Театр – это удовольствие!
Но удовольствие одноразовое. Ты все время должен придумывать что-то новое, чтобы удовольствие не ушло. Интересно рисковать и делать это с людьми, которых ты уважаешь, которых любишь как актеров. Это, кстати, единственное, что меня держит в театре.
Я сейчас читаю про МХТ очень много. Есть такая летопись жизни Станиславского. Как они под выстрелами прокрадывались в театр, чтобы собраться вместе ради вот этого удовольствия. А потом под выстрелами, царапая спины об стенки зданий и заборов, разбегались по домам.
Для меня хороший спектакль – это, когда мне интересно содержание, и я удивлен формой. Удивление – это одна из необходимых составных частей хорошего спектакля. Не обязательно крутиться акробатом на высоте шести метров, можно сделать психологический рисунок. Но чем-то надо удивить.
Может быть 15 видов содержаний, а форм – бесконечное множество. Форма меняется через каждый пять-семь лет.
История Дмитрия Крымова о Васильеве и завхозе Коле
Он (Анатолий Васильев – основатель театра «Школа драматического искусства»- ред.) приучил к тому, от чего отвыкнуть просто немыслимо. Например, на сцене нельзя ходить в уличной обуви. Это уже у всех превратилось в рефлекс. У меня не повернется нога выйти на сцену в уличной обуви. Даже туда, где нет декораций. Когда я начинал работать в театре, пришел по какому-то делу завхоз, снял ботинки и пошел на сцену. Я у него спрашиваю: «Что ты делаешь, Коля?» Он говорит: «Как что? Ботинки снимаю!» А все знали, что он собрался уходить из театра. Тогда я ему говорю: «Коля, куда ты пойдешь с такими привычками! Надо здесь оставаться»
О работе со студентами
Сейчас мы делаем «Чайку» со студентами. И вот мы просто остановились на каком-то этапе, спектакль не идет. Просто как перед стеной встали.
И вот одна из девушек, оказывается, занимается альпинизмом, ходит в походы, полные экстремальных ситуаций, риска. Она начинает с того, что рисует чайку на стене и говорит: это горный провал третьей категории сложности. Дальше она достает инструкцию, как вести себя в провале третьей категории сложности. Она же профессионал в этом деле.
А в этом провале когда-то погибли люди. Она начинает ставить предметы один на другой, ей бросаются помогать товарищи, и она просто лезет на эту стену. Вбивает два крюка, висит на стене, над этой чайкой, вынимает телефон, включает Высоцкого и начинает петь. Это продолжается минут двадцать пять…
Мне не надо, чтобы они «Чайку» рассказывали. Она создает образ, который живет. Она показала спектакль, я такой «Чайки» вообще никогда не видел. Она из себя это вытащила, совместила со своей жизнью, и показала нам двадцать пять минут настоящего живого театра.
